Показать содержимое по тегу: Истории из мира театра и кино

А вот вам ещё одна актёрская история про географическо-топонимическую ошибку, вдогонку предыдущей заметке.

Замечательный артист, всенародно любимый актёр и клоун Юрий Владимирович Никулин вёл дневники. В одном из них, который он называл «Тетрадкой в клеточку» есть описание весьма забавного случая, который произошёл во время съёмок художественного фильма «Двадцать дней без войны».

По сюжету этой драматической ленты, снятой режиссёром Алексеем Германом, фронтовой журналист Лопатин, корреспондент «Красной звезды» (в исполнении Юрия Никулина) едет на поезде в глубокий тыл – в Ташкент – чтобы навестить семью погибшего сослуживца и проконсультировать съёмки кинофильма по своим очеркам; и вот там, в столице Узбекистана, он влюбляется в костюмера эвакуированного московского театра Нину Николаевну (которую играла Людмила Гурченко). Специально акцентирую ваше внимание на этих «ташкентских» подробностях, чтобы страничка из воспоминаний Юрия Никулина заиграла во всей своей красе.

Актёр Александр Абдулов как-то рассказал смешную историю из своей театральной жизни, начав её со следующих слов: «На сцене вообще бывают безвыходные положения…»

Шёл спектакль под названием «Семья» о юношеских годах Володи Ульянова – будущего вождя мирового пролетариата. В той пьесе была такая вот сцена: старший сын семьи Ульяновых – Саша – собрался уезжать в Петербург, а Володя, будущий Ленин, его и спросил: «Уезжаешь?»…  
«Уезжаю» – ответил будущий революционер.
«А куда, Сашенька?» – продолжил допытываться любознательный брат.
«В Ленинград» – сообщил ему Александр Ульянов…
И всё. Спектакль был сорван. Зрительный зал долго задыхался от смеха. Актёрам на сцене было не лучше. Пришлось дать занавес...

Вот скажите, у меня у одного сейчас в голове заиграла знаменитая песня необычного дуэта Гурченко с Моисеевым: Я уехал, я уехал в Петербург, а приехал в Ленинград…

В 70-е годы прошлого столетия (а впрочем, и в первой половине 80-х тоже) в Советском Союзе огромной популярностью пользовались фильмы про индейцев. Как говорил один мой одноклассник «про индейцев и ковбойцев», после чего неизменно получал порцию язвительных подколок за несуществующее слово «ковбойцы».

Увлекательные фильмы о жизни и выживании коренных обитателей Америки, об их борьбе с коварными бледнолицыми, о бескрайних прериях и живописных лесах снимались на ГДР-овской киностудии «DEFA». Самой яркой звездой восточногерманских вестернов был актёр из Югославии – серб Гойко Митич. Он играл роли положительных индейцев: смелых, честных, благородных воинов и вождей. Играл настолько убедительно, что миллионы советских мальчишек искренне считали, что он – настоящий индеец.

Более того, созданные актёром органичные образы положительно воспринимались самими североамериканскими индейцами. Они удивлялись насколько правдиво бледнолицый европеец изобразил их предков. В одной из резерваций Гойко Митича приняли в племя, а тамошний шаман дал ему новое имя – Волк, соответствующее прообразу актёра в животном мире. 

Ах, какие красивые названия были у фильмов, в которых снимался главный индеец планеты «Зоркий Сокол» Гойко Митич: «Белые волки», «След Сокола», «Апачи», «Сыновья Большой Медведицы», «Виннету – вождь апачей» и особенно выразительное название – «Виннету – сын Инчу-Чуна». После выхода на большие экраны очередного немецкого вестерна все советские города, посёлки, деревни и аулы оглашались диким мальчишеским улюлюканьем – по дворам и огородам с перьями на голове и с луками в руках носились пацаны, изображавшие апачей, делавэров, могикан, виннету и всяких-разных инчу-чунов. И никто из них не хотел играть за подлых гуронов – союзников колонизаторов. Зато все хотели быть Чингачгуками! Поголовно! Помню, как сейчас – в пионерском лагере моего детства был сформирован отряд из 12 Чингачгуков! Я тоже им был. Нет, ну а кем же ещё!?...

Однажды в гримёрке некоего театра перед премьерной постановкой готовились к спектаклю два молодых актёра. Они очень волновались – премьера, как-никак, не ошибиться бы нигде, не опозориться. Надо бы блеснуть талантом и оправдать возложенное на них режиссёром доверие. Поэтому начинающие артисты нервно ходили из угла в угол, беспокойно теребили свои замысловатые сценические наряды и потихоньку что-то бормотали себе под нос – наверное тексты повторяли.

Один из них спросил у другого: – Ты роль не забыл?
– Нет, не забыл, а ты?
– И я вроде не забыл…

Вдруг по внутренней трансляции раздался голос помрежа: – Пятая и шестая снежинка, на сцену!
«Снежинки» вздрогнули, побледнели сквозь белый грим в тон своим белоснежным костюмам и «полетели» на сцену.  

Тема сегодняшнего выпуска интернет-журнала «ПЗ» – актёрские байки:
- Жуткое ограбление на улице Вожирар
- Чрезвычайно набожный медведь
- Где вы, православные?
- За чей счёт банкет?
- Гениальная игра забывчивого Евгения Евстигнеева
- Совершенно бесполезная подсказка
- Как Юрий Никулин весьма убедительно в образ пьяницы вошёл

В 1961 году Юрий Владимирович Никулин снялся в одной из лучших своих кинокартин – фильме Льва Кулиджанова «Когда деревья были большими». Это была первая драматическая роль начинающего актёра. Да ещё и главная мужская роль. Юрий Никулин сыграл Кузьму Кузьмича Иорданова – бывшего фронтовика, который, потеряв во время войны семью, совершенно опустился, начал пьянствовать и тунеядствовать. Образ алкоголика, бездельника и обманщика Иорданова большую часть фильма был отрицательным, а вот в конце кинодрамы возникла надежда на исправление непутёвого героя и его возвращение к нормальной, общественно полезной жизни.    

Удивительно то, что режиссёр Кулиджанов, приглашая Никулина на эту роль, не видел ни одного фильма с его участием. Да их, в общем-то, на тот момент было мало – всего шесть кинолент, и в них клоун московского цирка Юрий Никулин сыграл короткие комические роли второго и даже третьего плана. Смешного актёра режиссёр знал только по цирку, при этом в весёлом клоуне он сумел обнаружить черты шалопутного Иорданова. И, как оказалось впоследствии, в своём выборе Кулиджанов не ошибся – Никулин блестяще справился с поставленной задачей.

Кстати, а вот вам ещё одна забавная история о пьесе «На дне». Создатель Высшей Школы деятелей сценического искусства, профессор экономики и социологии театра, кандидат экономических наук Геннадий Григорьевич Дадамян внёс большой вклад в развитие театрального менеджмента. Он воспитал и выучил большое количество управленцев и директоров российских театров.

Как-то раз один из них позвонил Дадамяну из далёкого города и сообщил, что собирается отправить свою дочь поступать в ГИТИС на театроведа, а также очень душевно попросил своего учителя посодействовать этому поступлению. Геннадий Дадамян настроил приёмную комиссию на благожелательный лад, но девица оказалась… как бы это поделикатнее выразиться… ну совсем никуда не годной для театра. Чтобы дать ей хоть какой-нибудь шанс, кто-то из комиссии задал самый простой вопрос: – Вы наверняка знаете, что Константин Сергеевич Станиславский поставил во МХАТе пьесу Максима Горького «На дне». Ответьте: кто в этом спектакле играл роль Сатина?

По растерянному лицу абитуриентки было понятно, что она не знает ответа. Она стояла, хлопала ресницами и молчала. У её покровителя Геннадия Дадамяна не выдержали нервы. Делая вид, что он прогуливается по аудитории, якобы разминая ноги, Геннадий Григорьевич обошёл девушку сзади и прошептал ей подсказку: – Сам! Сам и играл!... Дескать, сам Станиславский играл Сатина. Лицо девицы осветила счастливая улыбка, и она радостно ответила: – Сам играл! Сам Алексей Максимович Горький!!!

Однажды выдающийся польский режиссёр Анджей Вайда прибыл в московский театр «Современник» для того, посмотреть спектакль «На дне» по Максиму Горькому. В этой постановке роль интеллигентного босяка Константина Сатина потрясающе играл Евгений Евстигнеев. Знаменитый монолог «Человек – это звучит гордо» он произносил не пафосно, как это было принято во многих театрах страны и мира, а очень спокойно, без надрыва, да ещё и с папиросой во рту. В результате чего хрестоматийный текст звучал весьма убедительно и производил грандиозное впечатление.

Одно было плохо в блестящей игре Евстигнеева – он обладал плохой памятью, иногда забывал текст прямо во время спектакля и поэтому сокращал длинный монолог Сатина. Главный режиссёр «Современника» Галина Волчек подошла к забывчивому артисту и строго ему сказала: – Женя! Завтра приедет Вайда. Выучи заново монолог, а то будет безумно стыдно...

На следующий день на спектакле всё шло хорошо. До монолога Сатина. Начало душевной речи обитателя ночлежки, босяка, в котором вдруг пробудилось новое общественное сознание, было великолепным. Но как только актёр произнёс слова: – Человек – это ты, я, они... его заклинило. И он замолчал. Повисла страшная пауза. Евстигнеев от волнения окончательно забыл оставшиеся слова. Спустя некоторое время, кажущееся вечностью, он смог произнести лишь ключевую фразу: «Человек – это звучит гордо!» – после чего затянулся цигаркой и в сердцах сплюнул...

Эта история произошла в 60-е годы прошлого столетия. Ленинградский Театр эстрады Аркадия Райкина гастролировал в Англии. Британская вещательная корпорация «BBC» («Би-би-си») пригласила советских артистов сниматься на телевидении. Наши с радостью согласились. Часть миниатюр актёры вызубрили по-английски, а другие эстрадные репризы сопровождал переводчик, остроумно введённый Райкиным в сценарий спектакля. График съёмок был очень плотным, а в середине рабочего дня предоставлялся один перерыв на обед.

Причём обедать, по единогласному решению, все ездили в гостиницу. Англичане думали, что советские артисты питались в гостиничном ресторане, но на самом деле наши просто экономили каждую валютную копеечку (точнее говоря пенни) – в те годы на выдаваемые зарубежные командировочные не сильно-то и разгуляться можно было. Поэтому все работники театра столовались у себя в номерах привезёнными из Союза консервами и прочими нескоропортящимися продуктами. А сэкономленную валюту берегли для покупки ценных вещей, подарков и сувениров. И вот однажды, в конце телевизионных съёмок, английский импресарио торжественно объявил: – Сегодня, господа, вы не поедете в гостиницу. Сегодня вы будете обедать здесь на «Би-би-си», в нашем ресторане!

Лица актёров вытянулись, возникла мёртвая тишина. Каждый стиснул в своём кармане скудные суточные, прикидывая в уме – хватит ли этих денег для оплаты обеда в ресторане крупнейшей британской теле-радио-вещательной корпорации. Увидев растерянные и окаменевшие физиономии, английский менеджер заволновался – он не понял причину грусти советских артистов, поэтому заверил их: – Не беспокойтесь, господа: это лучший ресторан с прекрасной кухней, здесь обедают все звёзды нашего искусства!

После этих слов о самом лучшем лондонском ресторане, в котором обедают исключительно звёзды, состояние труппы приблизилось к обморочному, и все взоры обратились в сторону руководителя театра – Аркадия Райкина. И мэтр принял волевое решение. Чтобы англичане не разобрали его слова он тихонько произнёс: – Чёрт с ними, с деньгами, позориться мы не будем! Заказывать всё самое лучшее и дорогое! Вперёд!

Эта история будет в продолжение, так сказать, «православной» темы предыдущей заметки. Великий русский оперный режиссёр Борис Александрович Покровский (между прочим, внук московского священника) пришёл на работу в Большой театр, когда там царствовал главный дирижёр Николай Семёнович Голованов. Кстати, в молодые годы Голованов окончил Синодальное училище церковного пения со званием регента 1-го разряда, а затем работал дирижёром Синодального хора.

Так вот, когда молодой режиссёр Борис Покровский впервые появился в Большом театре, опытный и прославленный дирижёр Николай Голованов сказал ему следующее: – Ну вот что, молодой, тебя никто из актёров и музыкантов всё равно слушать не будет, так что ты сиди тихонько в зале, если какие замечания у тебя возникнут – ты мне скажи, а я уж сам разберусь!

Началась репетиция масштабной оперы «Борис Годунов». На сцене присутствовала великая уйма народу: солисты, хористы и огромная массовка. Режиссёр Покровский понаблюдал из зрительного зала за происходящим, подошёл к дирижёру Голованову и тихонько произнёс ему на ухо: – Николай Семёнович, будьте любезны, скажите хористам, чтобы они слова «Православные, православные!» не в оркестровую яму пели, а в зал, причём дальним рядам, и руки пусть туда тянут!

Николай Голованов согласился с предложением Бориса Покровского, стукнул кулаком и заорал на хористов: – Какого чёрта вы в оркестр руки тянете? Где вы там православных-то увидели?!

А вот вам старинная театральная байка, которая появилась давным-давно, ещё во времена Российской империи. Однажды один из столичных театров отправился на гастроли в некий провинциальный город. Ставился спектакль, который был посвящён русскому быту: глухая деревня, дикий девственный лес, река, поле, крестьяне, нравы и обычаи простой сельской жизни. Была в этой пьесе такая вот сцена: под звуки надвигающейся грозы из «леса» на сцену выходил, переваливаясь и косолапя, большой бурый медведь. Грозу озвучивал один из работников театра – он за кулисами бил молотком по листу жести. А медведя играл актёр третьего плана – престарелый неудачник, всё невезение которого происходило от его пагубного пристрастия к напиткам, которые были гораздо крепче чая.

И вот как раз перед самым первым выступлением в провинции этот ненадёжный артист сильно запил. Дабы спасти премьеру, по распоряжению режиссёра в ближайшей деревушке отыскали мужичка, который «умел ходить медведем», пообещали ему рубль и быстренько привезли его в город. Успели вовремя – ввели в театр за несколько минут до начала спектакля. На деревенского мужика напялили медвежью шкуру, объяснили ему задачу (выйти на сцену на четырёх лапах – походить – порычать – удалиться) и в нужный момент вытолкнули его на сцену. «Медведь» косолапил весьма натурально, двигался ещё естественнее, чем получалось у актёра-забулдыги. И вдруг рабочий за кулисами долбанул молотком по жестяному листу, имитируя гром...