Утро стрелецкой казни

Над масштабной картиной «Утро стрелецкой казни», написанной в 1881 году, художник работал три года. Об удивительном озарении, которое сподвигло его на написание полотна, Суриков рассказывал так: «И вот однажды иду я по Красной площади, кругом ни души... И вдруг в воображении вспыхнула сцена стрелецкой казни, да так ясно, что даже сердце забилось. Почувствовал, что если напишу то, что мне представилось, то выйдет потрясающая картина».

Огромное полотно, действительно, вышло потрясающим. Оно поражает всех, кто приходит в Третьяковку. Позже Суриков вспоминал, что, когда его картина была уже вся прописана и почти закончена, к нему в мастерскую зашёл приятель-художник Илья Ефимович Репин. Полная трагизма работа ему очень понравилась, но он спросил Сурикова, почему тот не «повесил» нескольких стрельцов на виселицах, видневшихся вдали – в правой части полотна вдоль Кремлевской стены, за спиной сидящего на коне молодого Петра.

При этом Репин сказал: «Что же это у вас ни одного казнённого нет? Я бы непременно повесил двух-трёх, а то какая же это казнь, если никто ещё не повешен?».

На другой день Суриков послушался совета и попробовал дорисовать мелом по маслу несколько висящих фигур… В тот момент к нему в гости заехал выдающийся собиратель живописи Павел Михайлович Третьяков. Заметив жуткие наброски, он возмутился: – Да вы что, всю картину испортить хотите?

Суриков задумался… И тут в мастерскую вошла старуха-няня. Увидев стрельцов на виселицах, она потеряла сознание и грохнулась на пол. Суриков тут же понял, что искусство не так должно действовать. Художник меньше всего желал потрясать зрителей устрашающими деталями казни. Он хотел, прежде всего, вызвать сочувствие и уважение к осуждённым, которые мужественно и с большим достоинством готовились принять смерть. Суриков заявил: – Пусть Репин сам своим «Иваном Грозным, убившим сына» пугает народ! А я этого делать не буду!

И тут же убрал со своей картины ужасную репинскую «подсказку».

Боярыня Морозова

Выставленная в Третьяковской галерее картина «Боярыня Морозова» впечатляет всех посетителей. Даже тех, кто её уже когда-то видел «вживую». Это полотно потрясает зрителей не только своим драматическим сюжетом и мастерски прописанными человеческими характерами, но и внушительными размерами – три метра на почти шесть метров (если быть точным, то 304 х 588 см).

Для этой грандиозной картины Суриков сделал бесчисленное множество эскизов и портретных зарисовок. Причём первый эскиз художник сделал в 1881 году, а полностью закончил работу только спустя 6 лет.

Каждого персонажа он разрабатывал в отдельности, тщательно продумывая костюмы и позы. Ключ к образу главной героини – непокорной боярыни – дала увиденная однажды ворона с поломанным чёрным крылом, которая билась о снег. Долгое время Суриков искал подходящий типаж для боярыни, но никак не мог найти соответствующее лицо – бескровное и фанатичное.
Помог случай. Образ раскольницы Феодосии Морозовой был срисован со старообрядки, которую художник случайно встретил у Рогожского кладбища.

Босого и ободранного юродивого, сидящего на снегу, Суриков нашёл на рынке – это был московский бедняк, который торговал на толкучке солёными огурцами. При этом он, действительно, сидел на морозной земле в холщовом рубище. Суриков его так и срисовал, прямо на улице.  

В виде ехидно смеющегося купца в левой части картины изображён земляк художника, сибиряк из-под Красноярска – бывший диакон Сухобузимской Троицкой церкви Варсанофий Семёнович Закоурцев.

На холсте ощущение движения с помощью всего одной фигуры тоже создано волею случая – после того, как художник догадался нарисовать рядом с розвальнями бегущего мальчика.

Даже ноябрьский снег образца 1671 года на полотне имеет десятки оттенков. Неслучайно современники называли работы Сурикова «цветовыми симфониями».

В процессе работы над картиной был один забавный момент, когда художник без всякого злого умысла сильно напугал случайную старушку. Это произошло в период творческого кризиса, когда работа совсем «встала» – Суриков никак не мог поймать вдохновение, ему чего-то не хватало.

Как-то, бросив в отчаянии кисть, Василий Иванович глядел в окно и вдруг увидел бредущую по улице старуху-богомолку с посохом. Василий Суриков глянул на посох и понял: вот оно! Вот, что он искал долгое время! Ему нужен человек с посохом!

Художник выскочил из дома и бросился за бабушкой. А та богомолка уже порядочно отошла. Суриков долго гнался за нею, крича на ходу: – Бабушка! Бабушка! Стой! Посох! Дай мне посох!

Старушка перепугалась, решила, что за ней гонится разбойник, и швырнула заветный посох прямо в него! Полученный нечаянным способом посох Василий Иванович вписал в руки странника, изображённого в правой части полотна. После чего работа сдвинулась с мёртвой точки. Кстати, а сам странник написан с переселенца, которого Суриков тоже совершенно случайно встретил на дороге под Красноярском.

Степан Разин

Увидев на очередной Передвижной выставке картину Василия Сурикова «Степан Разин», петербургская публика испытала большое разочарование. Ей было заранее известно, что сюжет картины навеян всеми любимой песней «Из-за острова на стрежень», и поэтому все жаждали лицезреть Стеньку Разина, который «обнявшись, сидит с княжной, свадьбу новую справляет, он весёлый и хмельной». Однако посетители выставки обнаружили, что донской атаман может быть и хмельной, но совершенно невесёлый. Он был погружён в какие-то тягостные раздумья.

Более того, на огромном полотне площадью в шесть квадратных метров для прекрасной персидской княжны места не нашлось.
Её там не было. Хотя многие поклонники творчества Сурикова знали, что на первых эскизах к картине княжна была.

Ни над одной своей картиной Суриков не работал столь долго и тяжело – целых 10 лет. Он её переписывал многократно.
И, действительно, из центра композиции убрал красавицу-княжну, чей облик был очень похож на жену художника Елизавету. 
Он представлял её в образе пленной персиянки на предварительных эскизах, но после смерти жены в 1888 году отказался от этого песенного персонажа на своём полотне. Личная трагедия изменила композицию картины и её эмоциональный настрой… 

Лицо Степана Разина и его «мимика» тоже менялись несколько раз. Суриков мучительно искал то единственно верное, трагически задумчивое выражение лица Стеньки, и поэтому постоянно переделывал картину.

В последний раз художник изменил лицо атамана уже на выставке. Современники удивлялись – в глаза стало бросаться очевидное сходство Разина с последними автопортретами и фотографиями Сурикова. Эта картина, возможно, стала своеобразным эмоциональным автопортретом художника. В результате многочисленных переделок из любовно-романтического полотно превратилось в печально-эпическое.

А на постоянные обывательские вопросы, где же всё-таки персидская княжна, Василий Иванович с лёгким раздражением отвечал, что Стенька её только что утопил, и в подтверждение указывал на то место на картине, где по воде расходились круги.

Как Суриков с испанским пастором поговорил

В 1910 году Василий Суриков путешествовал по Испании со своим зятем – художником Петром Кончаловским. В поезде Кончаловский разговорился с соседями – он знал по-испански. А Суриков с завистью поглядывал то на него, то на живописных попутчиков-горцев.

Наконец Суриков разглядел в глубине вагона католического пастора и обрадовано обратился к нему на латыни: «Quo usque tandem abutere, Catilina, patientia nostra!?» Это была зазубренная когда-то в далёком детстве цитата из гимназического курса. Она была из истории древнего Рима. С этих слов начиналась речь, произнесённая в римском Сенате знаменитым оратором – консулом Марком Цицероном – при подавлении заговора Луция Катилины. И означала эта фраза вот что: «Как долго ты будешь злоупотреблять нашим терпением, Катилина?»

Пастор, попутчик Сурикова, который тоже знал речь Цицерона, с важным видом ответил следующим предложением: «Quam diu etiam furor iste tuus nos eludet?». Дескать, «Как долго ещё ты, в своём бешенстве и безумии, будешь издеваться над нами?»

Суриков хорошо помнил мудрые слова древнего оратора, и поэтому продолжил: «Quem ad finem sese effrenata iactabit audacia?». Что переводится с мёртвого языка примерно так: «К чему приведёт твоя необузданная дерзость и безудержное безрассудство?»

Витиеватое вступление длинной речи Марка Туллия Цицерона, адресованной коварному заговорщику Луцию Катилине, заучивалось наизусть как в испанских школах, так и в русских гимназиях. Поэтому диалог католического священника и русского художника продолжился. Пастор процитировал очередное предложение: «До каких пределов ты будешь кичиться своей дерзостью, не знающей узды?». А Суриков ему в ответ – дальнейший текст на латыни.

Так они и перекидывались фразами Цицерона, клеймили позором и выводили на чистую воду мерзавца Катилину, при этом создавая у окружающих впечатление оживлённой и очень мудрёной беседы.

Суриков, коррида и сложности перевода

Приехав поздно вечером в Мадрид, Василий Суриков и Пётр Кончаловский пожелали снять комнату. Стояла кромешная южная темень. Их везли на какой-то антикварной колымаге с фонарями, и по очереди показывали разное жильё. Заспанные хозяева демонстрировали свободные комнаты. Но русским путешественникам ничего из предъявленного не нравилось. И вот, наконец, им попался очень симпатичный испанец в живописном ярко-красном халате. А его комната всем угодила.

И тут Суриков, которому очень не нравилась испанская коррида, на всякий случай через Кончаловского осведомился у хозяина:
– Вы любите бой быков?

– Мучиссимо! – ответил тот, что по-испански означает «Очень-очень-очень!»

– Мучительно? Ну надо же, какой добрый человек! – восхитился Суриков, не знавший по-испански ни слова. – Тогда мы точно остаёмся!

Суриков и суровые петербургские дворники

Василий Иванович Суриков предпочитал жить в Москве, потому что в Петербурге с ним всегда происходили какие-то неприятности. Вот один характерный случай о курьёзном происшествии в столице Российской империи. 

Однажды зимой Суриков приехал в Петербург и пожаловал прямо на выставку с дорожным чемоданом. При этом он был весь какой-то заснеженный, продрогший, растрёпанный, взъерошенный и очень нервный... Его друг удивился: – Что такое? Что случилось?

И Василий Иванович описал то, что с ним приключилось: – Ох уж этот мне Петербург! Еду с вокзала на извозчике, доехали до набережной, а там около каждого дома – по дворнику, снег метут. Мой извозчик рванул и сломал метлу первого дворника. А другие это увидели. И только извозчик подъехал к следующему дворнику, так тот его раз! – и метлой по загривку! И третий, и четвёртый дворник мётлами лупили моего извозчика по голове. Ну, думаю, как бы они и меня не стали благословлять, – схватил чемодан, да сюда пешком и удрал.

Каждой сестре – по очень необычной картине

Однажды, уже на склоне лет, Василий Иванович Суриков гостил в Крыму у своей знакомой. И там он постоянно рисовал. Рядом жили две милые девушки-сестры, которые неоднократно просили знаменитого живописца нарисовать им что-нибудь на память. Пожилому и не очень здоровому художнику не нравилась их чрезмерно назойливая настойчивость, и Василий Иванович под разными предлогами отнекивался.

– Всё вам автографы подавай для домашнего музея... – раздражённо бурчал Суриков, которого сёстры отвлекали от работы.   

– Ну хоть какой-нибудь пустяк! – умоляли они.

Наконец перед отъездом в Москву Василий Иванович всё же подарил девушкам два рисунка. Но нарисовал он их…
НА ПЕРСИКАХ!

Как Суриков свой этюд продавал

Как-то раз художник Игорь Грабарь привёз к Василию Сурикову одного коллекционера. Тот желал купить у знаменитого мастера какую-нибудь картину. Суриков встретил гостей радушно. Стал показывать этюды на продажу. Собиратель живописи время от времени спрашивал о цене того или иного произведения и всякий раз неодобрительно качал головой: – Что же вы, Василий Иванович, разве можно так высоко оценивать такой крошечный этюдик?... Цена этюдика была немаленькой – 5000 рублей.

К торгу подключился Игорь Грабарь, он попросил: – Уступите, Василий Иванович.

Суриков вздохнул и ответил: – И хотел бы уступить, да имя не позволяет!

Почему Суриков не любил индейку

Василий Иванович Суриков был довольно неприхотлив в еде. Потомок сибирских казаков мог питаться любой простой пищей. Но в гостях он всегда предупреждал, что терпеть не может индейку и просил ни в коем случае не подавать ему сей деликатес.  

Как вы думаете, почему Суриков никогда не употреблял в пищу индейку? Из-за персональных вкусовых ощущений? Или диетическое мясо вызывало у него редкую аллергию? А может ему просто запах не нравился? Нет!

Живописец Суриков не мог вкушать индейку по эстетическим соображениям! Василий Иванович говорил так: – Уж очень препротивно – такая некрасивая птица!

Дуэт живописцев Сурикова и Крамского

Мастер масштабных исторических полотен Василий Иванович Суриков, академик и действительный член Императорской Академии художеств, был сторонником свободной, размашистой живописи. В то время это считалось новым и революционным. Критики называли его произведения с лёгкой язвинкой – «парчовыми коврами».

А вот Иван Николаевич Крамской новых веяний в живописном искусстве не одобрял и продолжал работать в классическом стиле. Вспомните самую знаменитую его работу – таинственную «Неизвестную». Ведь это не картина! Это – фотография! Настолько она тонко прописана.

Признаюсь честно, картина с неизвестной дамой в коляске на Невском проспекте является самой первой в моей жизни, она – яркое пятно из самых ранних моих детских воспоминаний. Первая встреча маленького человека с Прекрасным Искусством. Репродукция незнакомки висела в моём доме в гостиной над диваном, и я, мальчишка лет 4-х, очень любил её рассматривать: перья и жемчуг на бархатной шляпке, атласные ленточки и меховую муфту на руках, ну и, конечно же, загадочный, царственный и немного грустный взгляд прекрасных глаз.

Но больше всего моё внимание привлекали две непонятные белые шишочки-пимпочки по краям коляски. Мне они напоминали керамические изоляторы для электропроводки – витые пары шнуров в толстом матерчатом покрытии оплетали стены нашего старого дома. Помню, что никак не мог добиться от взрослых внятного ответа на два любопытных (совершенно недетских) электротехнических вопроса: для чего нужны электроизоляторы в коляске и почему на них нет проводов?... Кто бы мог тогда подумать, что мальчик в малиновых штанишках с толстым начёсом, рассматривающий картину с загадочной красоткой в беспроводном ландо, спустя 20 лет получит диплом морского электромеханика, который ему совершенно не пригодится... и поэтому он начнёт писать всякие-разные заметки... Однако, что-то я отвлёкся от высокохудожественной темы.

В общем, на примере всего одного полотна можно сделать вывод, что Иван Крамской был приверженцем максимального реализма в живописи.

И вот однажды художник Крамской написал портрет художника Сурикова (того самого любителя крупных и размашистых мазков). После завершения позирования Суриков взглянул на своё изображение и заявил: – Ну как же так! Ни одного мазка. Всё так гладко. Хоть на лбу положите мазок!

Автор картины Крамской усмехнулся: – А где вы видели мазки на лице?... Ну ладно, вот вам мазок! – и положил, действительно, один, едва заметный. Как и просил приятель – прямо на его портретный лоб. 

После этого на полотне, с его обратной стороны, появилась надпись: «Писал Крамской», а под ней ещё один росчерк – «Исправлял Суриков».

Суриков и мятая шляпа

Однажды Василий Суриков покупал шляпу. Примерил понравившуюся – она оказалась в самый раз. Тогда он совершил необъяснимое и очень странное – снял шляпу с головы и начал тщательно её мять руками. У продавца глаза полезли на лоб. Не успел приказчик возмутиться или хотя бы вежливо возразить, как Суриков, с каким-то радостно-игривым выражением лица бросил шляпу на пол и придавил её ногой.

Несчастный торговец продолжал изумляться в полнейшем молчании. Да и как тут не удивляться столь варварской порче товара! Дикость какая-то!... Наконец продавец очнулся и пролепетал: – Милостивый сударь, а деньги?...

Суриков поднял шляпу, почистил, водрузил на голову, выдал деньги и заявил: – Вот теперь – хороша, теперь – носить можно! Отличная шляпа, а не какие-то дамские складочки. Очень не люблю я новых шляп!

Вот каким оригиналом был великий русский художник Василий Иванович Суриков.

Продолжение следует...