Самая известная картина Василия Верещагина на эту тему – это, конечно же, «Апофеоз войны». Изначально этот жуткий пейзаж назывался «Торжество Тамерлана». Гора безобразных человеческих черепов среди выжженной земли – ёмкое и точное изложение сути военных действий.

Менее известное полотно – триптих «На Шипке всё спокойно…» тоже заставляет задуматься о вечном. Это история одного солдата, которого просто-напросто забыли на посту. Часовой не ушёл, не бросил оружие, он так и остался нести дозор, потому что приказ никто не отменял. Воина забыли сменить или снять, вот он и замёрз в снегу, прямо на своём посту.

Вот за такие антивоенные картины Верещагина и не любили царские чиновники. Многие из них даже открыто ненавидели художника и часто мешали ему творить. А ведь пацифист Василий Верещагин ушёл из жизни как настоящий воин. 31-го марта 1904 года он погиб на борту броненосца «Петропавловск», когда тот подорвался на мине на внешнем рейде Порт-Артура.

Верещагин прибыл на Дальний Восток, чтобы запечатлеть русско-японскую войну. Художник принял смерть с кистью в руках. Он стоял на правой стороне мостика броненосца и делал наброски вражеской эскадры. Стоявшим рядом с ним офицерам он рассказывал о своём участии во многих военных кампаниях, с большой уверенностью говорил, что где находится он, там ничего страшного не может случиться. Однако случилось. Японская мина оборвала жизни 650-ти моряков.

Подорвавшийся «Петропавловск» ушёл на дно всего за две минуты. Вместе с ним морская пучина поглотила вице-адмирала Степана Осиповича Макарова и великого художника, который своими картинами боролся против войны, за мир во всём мире. И если Макарова оплакивала вся Россия, то Верещагина оплакивал весь мир.

За несколько часов до гибели Василий Васильевич произнёс следующие слова: «Я всю жизнь любил солнце и хотел писать солнце. И после того, как пришлось изведать войну и сказать о ней своё слово, я обрадовался, что вновь могу посвятить себя солнцу. Но фурия войны вновь и вновь преследует меня»…

Сегодняшний выпуск «ПЗ» будет целиком посвящён одному из величайших художников России – Василию Васильевичу Верещагину. Вы узнаете много интересного об этом неординарном человеке.

Верещагин-орденоносец

Военный живописец и офицер русской армии Василий Верещагин обладал не только художественным талантом, но и большим личным мужеством.

В 1868 году он принял приглашение Туркестанского генерал-губернатора Константина Кауфмана состоять при нём художником. Приехав в Самарканд, Верещагин получил боевое крещение – он с горстью русских солдат выдержал тяжёлую осаду этого города восставшими местными жителями.

Вот как современники описывали его подвиг: «Во время восьмидневной осады Самаркандской цитадели скопищами Бухарцев, прапорщик Верещагин мужественным примером ободрял гарнизон. Когда 3-го июня неприятель в огромных массах приблизился к воротам и кинувшись на орудия успел уже занять все сакли, прапорщик Верещагин, несмотря на град камней и убийственный ружейный огонь, с ружьём в руках бросился на врага и своим геройским примером увлёк храбрых защитников цитадели».

В те дни немногочисленный русский гарнизон (числом в 658 штыков) потерял более трети своего состава. Художник, сменивший кисти и краски на ружьё, был удостоен высокой офицерской награды – ордена Святого Георгия 4-й степени. Убедительно прошу вас не путать его с авторитетным солдатским Георгиевским крестом. Речь идёт именно о высшей военной награде Российской Империи – об ордене Святого Великомученика и Победоносца Георгия. 

Удивительно, но Верещагин, который на протяжении всей своей жизни отрицал всякие регалии, титулы и знаки отличия, который отказался от высокого вознаграждения – золотой шпаги за участие в штурме Шипки, к своему единственному боевому ордену относился уважительно и с гордостью его носил.

Видимо, оборона Самаркандской крепости очень дорого ему стоила: после неё он в корне изменил свои взгляды. С тех пор его представления о жизни и смерти, о войне и мире стали всепоглощающим смыслом большинства работ художника. Отныне ему было что сказать людям. И он стал об этом говорить. Своими картинами.

О заслуженном Георгиевском ордене Верещагина есть одна занятная история.

После геройского пребывания художника в Туркестане прошло 30 лет. Однажды в 1900 году, став к тому времени всемирно знаменитым, Василий Васильевич путешествовал по железной дороге в одном купе с двумя офицерами – ротмистром и юным прапорщиком. Очень беспокойными попутчиками оказались господа военные: они пили вино, аппетитно закусывали, бесцеремонно болтали, громко смеялись, и вдобавок ко всему жгли свечу. Как они сказали – «для романтики».

Развязная гусарская романтика очень не нравилась пожилому Верещагину. Он постоянно поглядывал на свечу. Она его раздражала больше, чем пустая болтовня подвыпивших соседей. Свечка коптила, неприятно пахла и сжигала кислород в душном купе. И поэтому, как только офицеры вышли в тамбур покурить, Василий Васильевич взял и задул её.

Когда ротмистр с прапорщиком вернулись, то удивились, снова зажгли свою «романтическую» свечу и продолжили празднество. Потом история повторилась: во время очередного перекура пламя свечи вновь погасло. На сей раз, ротмистр стал хмуро и с вызовом смотреть на Верещагина. Офицер не знал, что сидящий перед ним бородатый старик, внешностью своею похожий на купца, на самом деле известный художник. Отношение к этому гражданскому седобородому человеку у офицеров было высокомерным. Ровно до того момента, когда их случайный спутник чуть-чуть развернулся, и из-под пиджака у него выглянул орден – офицерский Георгий 4-й степени.

После этого господа офицеры стали вести себя тихо и прилежно, а выходя покурить, с почтительными лицами сами тушили свечу.

Ключи от города Адрианополя

Весной 1877 года Василий Верещагин узнал о начале русско-турецкой войны и тотчас же отправился в действующую армию. Его зачислили в состав адъютантов главнокомандующего Дунайской армией. Художник лично участвовал в некоторых сражениях. Во время одного речного боя он получил тяжёлое ранение, которое чуть было не стоило ему жизни.

Верещагин находился на борту минного катера с забавным именем «Шутка», который устанавливал мины на Дунае, и во время атаки маленькой «Шутки» на большой турецкий пароход «Эреюш» вражеская пуля пробила Василию Васильевичу насквозь бедро.

Ранение оказалось весьма серьёзным, из-за неправильного лечения началось воспаление, появились первые признаки гангрены. В те времена гангрена в походных условиях часто заканчивалась весьма плачевно. Только хирургическое вмешательство спасло художнику-баталисту ногу. И жизнь тоже. 

После выздоровления Верещагин сражался под началом генерала Александра Петровича Струкова. Этот военачальник отличился при штурме Плевны и принимал участие в пленении турецкого маршала Османа-паши. Затем кавалерийский авангард русской армии под командованием Струкова блестящим набегом взял город Адрианополь. Захваченный врасплох двухтысячный турецкий гарнизон оставил крепость без боя.

В те времена при взятии городов существовала одна приятная для победителей традиция – они милостиво принимали от побеждённых символические ключи от символических городских ворот. В штаб генерала Струкова накануне занятия города Адрианополя пробралась делегация его уважаемых жителей. В ответ на их просьбу не творить бесчинства генерал потребовал встретить его войско почестями и радушием. Ах, да, и ключами от города тоже.

– Но у нас нет никаких ключей, – очень удивились делегаты. Их можно понять. Пять веков этот старинный греческий город находился под властью турок и никто из османов не предполагал, что кто-то их оттуда вышвырнет. За пять столетий ключи от города где-то потерялись.

Генерала Александра Струкова это разгильдяйство и попрание военных традиций возмутило, и он грозно приказал: – Чтобы назавтра ключи были!

И на следующее утро, когда русские войска торжественно входили в Адрианополь, Струкову на подносе были преподнесены ключи – причём сразу три, на всякий случай. Большие такие, амбарные ключищи! Генерал был в некотором затруднении: какой именно из них следует отправить в качестве подарка главнокомандующему армией…

И вдруг, военный художник Верещагин попросил: – А дайте мне один, на память. Ему с радостью дали ключ. Он подождал, пока генерал Струков отъедет, и спросил у делегатов-адрианопольцев: – Где вы их взяли?

И те ответили совершенно простодушно: – На базаре купили.

Как Верещагин провалил свой самый главный художественный экзамен

А вот очень душевная семейная история из жизни великого художника. Василий Васильевич Верещагин был женат дважды. Во втором браке, когда знаменитому живописцу перевалило за 50 лет, у него родились сын Василий и две очаровательные дочурки – Анечка и Лидочка.

Однажды на Пасху этим девочкам их няня подарила куклы, которые она сама очень умело соорудила из лоскутов разноцветной ткани. А вот лица у тряпичных игрушек были абсолютно белыми, безликими, сделанными из бывших простыней или наволочек. Поэтому девочки Аня и Лида отправились к матери и попросили её: – Разрисуй наших куколок!

Мать – Лидия Васильевна Андреевская – взяла у мужа краски и кисть, с грехом пополам сумела разрисовать лицо только одной куклы, а на вторую у неё не хватило ни умения, ни терпения. Она вздохнула, и посоветовала: – Попросите лучше у папы, он ведь у нас художник.

Девочки пришли к художнику Верещагину. Он с большой охотой согласился. Через несколько минут кукла смотрела совсем живыми глазами и приятно улыбалась. Но пятилетняя дочурка Аня не оценила мастерство отца, и с детской непосредственностью удивлённо спросила: – А почему половина личика грязная?

– Это не грязь! – стал объяснять Василий Васильевич премудрости классической живописи: – Это тень. Видишь, у твоей сестрёнки Лидочки одна половина лица тоже темнее другой. Надо только смотреть издали.

Девочка не поняла странных объяснений про какие-то там тени, на которые надо смотреть издалека, и возмутилась: – Как же я буду смотреть на куклу издали, если она ещё маленькая, и я должна её носить на руках!

После чего обе дочки великого, всемирно известного художника, профессора Императорской Академии художеств Василия Верещагина вернулись к матери, и обиженно заявили: – Папа совсем не умеет рисовать! Сделай ты!

Милитарист-пацифист Василий Верещагин

Однажды Василий Верещагин воскликнул: «Больше батальных картин писать не буду – баста! Я слишком близко к сердцу принимаю то, что пишу,… выплакиваю, буквально, горе каждого раненого и убитого».

Однако проходило немного времени, и художник-баталист снова изображал трагические моменты нашей военной истории, вновь показывал соотечественникам настоящий лик войны. Даже если на его полотнах и эскизах не было убитых солдат, мёртвых тел или чёрного воронья, всё равно за каждым холстом скрывалась какая-нибудь драма.

Вот один характерный пример. Всего один небольшой рисунок размером 8 на 24 сантиметра…

На нём всё просто: какое-то болгарское поле под Плевной… какой-то холм, на вершине которого громоздятся непонятные камни… выжженная войной растительность… деревья, изрубленные снарядами, осколками, картечью да шрапнелью…

Казалось бы, ничего удивительного здесь нет. На самом деле, то, что вы видите – это турецкий редут, под которым был убит Сергей Васильевич Верещагин – родной брат живописца. Можно только догадываться с какими чувствами и с какими мыслями художник писал ту, казалось бы, «простенькую» картину.

Зимние месяцы 1878 года Василий Верещагин провёл с отрядом генерала Скобелева в Балканских горах. За яростные бои при Шипке, в которых художник-пацифист принимал активное участие, его представили к высокой награде – «Золотой шпаге». Но художник, который прошёл всю войну боевым офицером, оказался верен своим принципам «вредоносности титулов и знаков отличия». Он отказался от получения вполне заслуженного наградного оружия и после демобилизации отправился в Европу.

Спустя несколько лет, в 1882 году, в Берлинском обществе художников была устроена персональная выставка картин Верещагина. На неё явился генерал-фельдмаршал Хельмут Мольтке, глава прусского генерального штаба. Он с огромным интересом осмотрел живописные сюжеты недавней русско-турецкой войны.

Немецкий военачальник долго и пристально рассматривал картину под названием «Шипка-Шейново. Скобелев под Шипкой». Главные герои этого полотна – погибшие солдаты обеих армий – изображены на переднем плане. А в левой части холста на белом коне запечатлён прославленный белый генерал Михаил Скобелев в момент произнесения слов благодарности своему победоносному войску: «От имени Родины спасибо!»

Эта картина произвела сильное впечатление на Хельмута Мольтке... А вот образ российского императора Александра II в битве под Плевной немецкому генерал-фельдмаршалу не понравился: по его мнению, русский царь слишком равнодушно и безучастно наблюдал из отдаления за гибелью своих солдат.

Затем Мольтке подошёл к картине «Апофеоз войны», на которой изображена гора человеческих черепов. Перед этим потрясающим полотном старый вояка задержался надолго. Он рассматривал его внимательно, и вдруг обнаружил длинную фразу, начертанную на деревянной раме. Это была очень оригинальная подпись автора. Василий Верещагин, который сопровождал генерала по своей выставке, сказал: – Русская надпись внизу на раме значит: «Посвящается всем великим завоевателям – прошедшим, настоящим и будущим!»

Немецкий старик-генерал смутился и застыл. А Верещагин ещё раз повторил, для убедительности: – Посвящается всем завоевателям – прошедшим... настоящим... и будущим!

Сила картины «Апофеоз войны» была такова, что после визита Хельмута Мольтке всем германским военным было категорически запрещено посещать антивоенную выставку Верещагина. Более того, генерал-фельдмаршал Мольтке посоветовал императору Александру III «приказать сжечь все военные картины художника, как имеющие самое пагубное влияние». И в течение тридцати с лишним лет государственные музеи России не приобрели ни одного полотна скандального воина-пацифиста.

Интересно, что сам Верещагин описал жанр своей картины «Апофеоз войны» весьма необычно: «Если не считать ворон, это натюрморт, ведь в переводе с французского языка слово «натюрморт» – это мёртвая природа…»

Как моряки в гости к художнику Верещагину ходили

Лето 1897 года знаменитый баталист со своей семьей провёл в Крыму, в домике у Георгиевского монастыря на мысе Фиолент близ Севастополя. Это очень живописное место, любимое многими художниками, начиная с Айвазовского. Вот как красиво изобразил крымские скалы и синее Чёрное море у мыса Фиолент мастер Верещагин.

Однажды дочери позвали Василия Васильевича к окну – к берегу приближалась военная флотилия из шести вымпелов. Верещагин взял подзорную трубу и увидел, как со всех кораблей были спущены на воду шлюпки, и в них погрузились офицеры. В Георгиевском монастыре ударили в набатный колокол. На берегу столпились все, кто в это время находился неподалеку. Всем было интересно – зачем эскадра подошла так близко к монастырю на мысе Фиолент? Это учения? Или что-то случилось!? А вдруг это война!?

Причалив к берегу, офицеры по приглашению монахов проследовали к настоятелю – игумену Никандру. Группу флотских гостей возглавлял какой-то важный контр-адмирал. За моряками следовала толпа зевак, вездесущих мальчишек и любопытных женщин. Посетив обитель, причём кратковременно, адмирал обратился к братии: – Не могли бы вы указать дорогу к художнику Верещагину?

Выяснилось, что моряки шести черноморских кораблей прибыли не в монастырь, а именно в гости к известному художнику-баталисту. Оказывается, контр-адмирал, которого звали Александр Карлович Сиденснер, был однокашником Василия Верещагина по Морскому кадетскому корпусу. Он специально вывел свои броненосцы на учения к мысу Фиолент и заодно организовал визит к своему всемирно знаменитому товарищу.

Вы только вдумайтесь – это ведь уникальное в истории посещение: шесть боевых кораблей прибыли в гости к одному-единственному человеку. Не к царю или королю, не к президенту, премьер-министру или важному политику, а к талантливому художнику.

Тщеславный отшельник

В 1884 году Василий Верещагин совершил путешествие по Палестине и территории сегодняшней Сирии – художник собирал ближневосточные мотивы и делал эскизы для картин на евангельские сюжеты. Там он узнал, что в Синайской пустыне живёт некий русский отшельник, великий постник, который не ест по месяцу и даже больше, и всё время молится о спасении. Верещагин отправился его навестить и уговорил пустынника попозировать ему для картины. В процессе позирования старик спросил: – Вот напишешь ты мой портрет, и что делать с ним будешь?

Художник ответил: – Отвезу картину в Петербург, поставлю на выставке, чтоб все узнали, что есть такой святой человек, который бросил мир, ушёл от суеты, живёт в Синае и молится о нас, грешных.

 – И что, много народу увидят меня? – поинтересовался отшельник.

– Да почти весь Петербург! – сообщил Верещагин.

– Скажи на милость… А что, может, и сам царь меня увидит? – с надеждой в голосе спросил старик.

– Пожалуй, что увидит – обнадёжил того Василий Васильевич.

И вдруг старый отшельник, покинувший цивилизацию ради уединения в пустыне, человек, у которого уже давно не было никакого интереса до суетных мирских дел, мечтательно произнёс: – Может, и медаль мне дадут?...

Верещагин и таможня

А вот вам интересная история о Верещагине и таможне. Но только не о киношном таможеннике Верещагине из «Белого солнца пустыни», которому за державу обидно, а о художнике Верещагине, которому, кстати, тоже иногда бывало очень обидно за державу российскую.

В пору европейской славы баталиста Василия Верещагина от него не могли добиться внимания даже коронованные особы. Однажды ни с того ни с сего – только в знак признания мастерства – Верещагину прислал свой портрет принц-регент Баварии Луитпольд.

При получении большой картины в массивной оправе Василию Васильевичу на таможне заявили, что сам холст они пропускают, дескать, таможня даёт добро, а вот за раму – тяжелую, серебряную с позолотой – необходимо платить внушительную пошлину. Узнав об этом, художник совершенно спокойно и даже как-то равнодушно заявил: – Мне этот портрет принца Луитпольда вообще не нужен.

Таможенники удивились: – И что прикажете с ним делать?

– Пошлите его обратно! – небрежно ответил Верещагин.

Чиновники испугались, а один из них пролепетал: – Но это же оскорбление его величества!

– Ну, тогда делайте с ним, что хотите! – бросил художник и ушёл.

И что вы думаете!? … Через месяц портрет баварского правителя Луитпольда Карла Иосифа Вильгельма был привезён Верещагину прямо домой – без всяких пошлин... Зная особенности твёрдого (а иногда даже и тяжёлого) характера художника, можно предположить, что при получении посылки он сказал что-то типа этакого: - Как же надоели мне эти короли!

 Верещагин, Наполеон в шубе и великий князь Владимир Александрович

Василий Верещагин всегда жил очень замкнуто – как за рубежом, так и на Родине. Но если в Европе нелюдимость художника списывали на угрюмый русский характер, то в Москве для многих оставалось непонятным – отчего это Василий Васильевич так всех сторонится?

Принцип «Мой дом – моя крепость» был для Верещагина правилом жизни. За ворота его семейной крепости могли проходить только самые близкие ему люди. Затворничество великого живописца объяснялось тем, что он очень много работал. У него была фантастическая трудоспособность. Верещагин писал целыми сутками напролёт, а всё свободное от творчества время посвящал своей семье.

В быту Василий Васильевич был тяжёлым человеком. В доме-крепости Верещагина всё было подчинено его расписанию. В 5-6 часов утра художник уже был в мастерской. Заходить туда без персонального приглашения никому не разрешалось. Причём, даже мало кому из друзей дозволялось смотреть на незаконченные работы мастера. Во время завтрака или обеда в приоткрытую дверь просовывали поднос с едой. И делали это предельно аккуратно: если вдруг тарелки звякали, творец-отшельник тут же срывался и психовал. По Москве ходили сплетни, что у Верещагина в подвалах сидят рабы и рисуют за него.

И вот теперь, когда вы познакомились с особенностями характера неординарного художника, самое время рассказать вам две короткие истории о его взаимоотношениях с великим князем Владимиром Александровичем.

Младший брат Александра III и дядя Николая II Владимир Романов занимал сразу несколько высоких государственных должностей, одна из которых была творческой – он был президентом Императорской Академии художеств.

И вот как-то раз, самый главный человек в живописном искусстве огромной страны, покровитель всех художников Российской империи, великий князь Владимир Александрович сказал Верещагину: – Разрешите мне к вам приехать, я хочу посмотреть ваши новые картины.

– Нет, извините, – твёрдо ответил своевольный живописец очень важной персоне. 

– А я всё же приеду! – продолжал настаивать не привыкший к отказам великий князь.

– Приехать-то вы, может быть, и приедете, – сухо отозвался Верещагин, – а только ко мне всё равно не попадете. У меня, Ваше Высочество, собаки очень злые.

Давайте будем максимально честны и ответим сами себе на простой вопрос: кто из нас, сегодняшних, способен так же категорично отказать своему прямому начальнику или своему директору? Вот представьте… Подходит к вам ваш самый главный шеф и говорит: – Голубчик (или голубушка) я, пожалуй, загляну к тебе в гости...

А вы ему такие: - Нет, извините, я не желаю вас видеть! Подите прочь! Потому как я крайне занят и весьма раздосадован вашим внезапным визитом. И вообще, у меня собаки очень злые!

Представили?...  А ведь Верещагин отказал не просто своему самому высокому начальнику, а ещё и члену императорской семьи. Ну, каков характер, а-а-а!?

А вот вдогонку ещё одна история о твёрдой натуре великого художника и его резком ответе всё тому же великому князю Владимиру Александровичу.

Когда Верещагин рисовал свою знаменитую серию, посвящённую Отечественной войне 1812 года, он очень тщательно изучал все предметы, которые изображал. Мельчайшие детали быта, одежды и оружия той поры Василий Васильевич рассматривал по рисункам тогдашних художников-очевидцев. Довольно долго Верещагин провозился с Наполеоном – в двух картинах под названием «С оружием в руках - расстрелять!» и «На большой дороге. Отступление, бегство...» Он их писал несколько лет.

На первом полотне изображена сцена допроса отступающими французами попавших в плен крестьян-партизан. Они были задержаны вооружёнными, их ждала печальная участь, вот потому картина и называется «С оружием в руках - расстрелять!».

Второй холст под названием «На большой дороге. Отступление, бегство...» тоже трагичен. Но теперь уже для захватчиков, неосторожно вступивших в наши пределы. На нём запечатлено унылое шествие остатков некогда великой и непобедимой армии. За печальным пешеходом-императором, одетым в длинную соболью шубу и меховую шапку, грустно тащится его молчаливая свита. Глядя на эту картину так и хочется воскликнуть: «Ибо не… надо было к нам приходить!»

Особенность зимних картин серии «1812» в том, что Наполеон изображён нестандартно: не в традиционной шляпе-треуголке и шинели, или в лёгком сюртуке, как все его привыкли видеть, а в длинной шубе и меховой шапке-ушанке. Однако исторически достоверный образ закутанного в меха замёрзшего Бонапарта почему-то очень не понравился великому князю Владимиру Александровичу. Президент Академии художеств не оценил скрупулёзной достоверности картин и заявил: – Какой дурацкий наряд!

Узнав про это, Василий Верещагин переслал князю копию с зарисовки французского живописца и бригадного генерала Луи-Франсуа Лежена, спутника Наполеона. И на той картинке император Бонапарт был изображён именно в таком меховом наряде. К рисунку прилагалась записка от Верещагина: «Впредь, коли чего не знаете, так уверенно не рассуждайте!»

Ещё раз позвольте восторгнуться дерзким поступком художника. Написать такое брату царя Александра III, дяде императора Николая II, члену Государственного совета, члену Комитета министров, сенатору, главнокомандующему войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа… для этого надо иметь не только большой талант, но и стальной характер.

Продолжение следует…